Академик РАН Алексей Розанов удостоен научной Демидовской премии с формулировкой «за выдающийся вклад в развитие палеонтологии», но это лишь часть его научных интересов. Алексей Юрьевич – ученый высочайшего уровня и в области геологии, биологии, стратиграфии, астробиологии. После окончания Московского геологоразведочного института он трудился в Геологическом институте АН СССР, с 1977 года работает в Палеонтологическом институте имени А. А. Борисяка Академии наук, которым почти пятнадцать лет руководил, в 2008–2017 годах возглавлял Отделение биологических наук РАН. И каждый этап его работы включает достижения мирового класса. Сегодня он заведует межинститутской лабораторией бактериальной палеонтологии земных и внеземных объектов и лабораторией древнейших организмов Палеонтологического института, руководит сектором астробиологии лаборатории радиационной биологии Объединенного института ядерных исследований в Дубне, преподает в МГУ, подавая замечательный пример работоспособности для молодых коллег. А еще академик Розанов – достойный представитель большой семьи, оставившей заметный след в истории, культуре и науке России. С этого мы начали наш разговор, проходивший сначала в историческом здании президиума РАН – бывшем особняке Демидовых, а затем в Институте палеонтологии.

– Уважаемый Алексей Юрьевич, лауреаты Демидовской премии, как правило, «на ровном месте» не рождаются. В вашей семье было немало первоклассных геологов, а гуманитариям ваша фамилия известна прежде всего в связи с трудами и личностью религиозного философа, первого переводчика на русский язык «Метафизики» Аристотеля Василия Васильевича Розанова. Он ведь тоже ваш родственник?

– Это мой двоюродный прадед. Знаменитым в дореволюционной России был и род моей матери – род Корсаковых. Дед по материнской линии Сергей Александрович участвовал в обороне Порт-Артура, стал полковником, находился в довольно близких отношениях с Николаем II. Но основной семейной профессией была, конечно, геология – ее разными направлениями занимались 11 человек. Мой дед по отцу, Алексей Николаевич Розанов, был очень известным стратиграфом, тектонистом, специалистом по нефти, одним из создателей Московского отделения Геологического комитета России. В 1933 году по доносу его арестовали, он провел в местах заключения семнадцать лет, срок отбывал в Мартайге, Норильске, Ухте, где открыл новые месторождения полезных ископаемых. Когда вернулся, жил у нас в коммуналке, и каждый вечер перед сном рассказывал мне разные истории о природе, геологии. А я все время спрашивал (было мне лет 12): «Дед, за что тебя посадили?» Он долго отнекивался и, наконец, ответил: «Ты еще маленький, сейчас я не могу объяснить так, чтобы ты понял, но запомни одно: ты живешь в своей стране, и что бы здесь ни происходило, обязан работать на ее пользу».

– В вашем «послужном списке» – достижения по целому спектру научных направлений. Можно ли коротко определить вашу специализацию?

– Это сложный вопрос, однозначного ответа у меня нет. Московский геологоразведочный институт я окончил по специальности «Поиск и разведка полезных ископаемых». Когда пришел в ГИН, стал заниматься палеонтологией и стратиграфией кембрия. И довольно скоро получил результаты, рано принесшие мне известность, и не только в России. Вместе с коллегами я разработал зональную ярусную шкалу нижнего кембрия, которая является официальной шкалой у нас и широко использовалась во всем мире. Этой теме была посвящена моя кандидатская диссертация, меня избрали председателем международной комиссии по кембрию. Позже, правда, на «коллективном Западе» предпринимались попытки «замазать» российские достижения, предложить свою версию шкалы, но до сих пор никакой серьезной альтернативы нашей нет. А так называемые Ленские столбы, красивейшие скалы в Якутии на реке Лене, определенные нами как центр происхождения мировой скелетной фауны, включены ЮНЕСКО в список Всемирного наследия, там теперь национальный парк России, с моей точки зрения – лучшее место на Земле.

Потом меня заинтересовали археоциаты – класс вымерших губкоподобных организмов. Мною построена система археоциат, которую и сегодня используют все специалисты планеты, и в этом мы мировые лидеры. Причем археоциаты и другие группы вымерших низших многоклеточных с самого начала я исследовал с точки зрения закона академика Н. И. Вавилова о гомологических рядах и центрах происхождения культурных растений. И я глубоко убежден, что закон Вавилова – всеобщий закон автокомбинаторики, вмещает в себя все разделы естественнонаучной систематики, включая периодическую систему Менделеева, астрономические и другие «космические» системы и носит всеобъемлющий характер. Недавно написал об этом статью в журнал «Генетика», и это – выход далеко за пределы одной научной дисциплины.

– Широкой общественности вы больше всего известны как сторонник панспермии (от греческого «pan» – «всё» и «sperma» – «семя») – гипотезы о переносе живых организмов или их зародышей через космос, то есть о внеземном происхождении жизни. Что натолкнуло стать приверженцем этой идеи и как вы вообще пришли в астробиологию?

– Натолкнули случайность и факты. Дело в том, что у меня в лаборатории порой работали странные люди. И был один сумасшедший (как оказалось, в хорошем смысле), который любил помещать в электронный микроскоп все, что попало, – например, грифель от карандаша. И однажды он положил в микроскоп кусочек Мурчисонского метеорита, упавшего в Австралии в 1969 году, фрагменты которого разошлись по всему миру. Поначалу я сопротивлялся, но парень он был настырный, и оказалось, что в этом кусочке – масса интереснейших вещей, в том числе мельчайшие структуры, напоминающие окаменелые бактерии. То есть космический пришелец принес с собой окаменевшие следы живой субстанции! Правда, тогда мы нашли примитивные вещи – в основном окаменевшие прокариоты (доядерные ископаемые организмы), но параллельно другой кусок того же метеорита изучался в США, в НАСА, в Хансвилле, и там под руководством астробиолога Ричарда Гувера, впоследствии моего близкого коллеги, иностранного почетного доктора нашей Академии, получили сходные результаты. И почти одновременно с нами американский исследователь Дэвид Маккей опубликовал свои первые выводы об органике в антарктическом метеорите с Марса (кстати, когда о них доложили президенту Клинтону, тот выделил порядка 16 миллиардов долларов для NASA на дальнейшие поиски внеземной жизни). Мы связались с ним, встретились, что называется, сверили дорожные карты. Со своей стороны я сделал доклад на президиуме Академии наук, и мне выделили под дальнейшие исследования группу в шесть человек в нашем Палеонтологическом институте. В итоге образовался очень хороший альянс между ПИН и группой НАСА в Хантсвилле, было написано много совместных статей. Позже в Сан-Диего, где собирался съезд SPIE – международного общества инженеров-оптиков, мы с Гувером основали секцию астробиологии, где выступали самые авторитетные специалисты со всего мира, с тех пор вышло 12 томов трудов этой секции. Позже в Дубне, в лаборатории радиобиологии был создан астробиологический сектор, мне выделили четырех человек, мы также опубликовали несколько статей, издали книгу. Так что астробиология уже давно мое законное дело.

– Есть множество как сторонников, так и противников панспермии. Утверждается, в частности, что все найденные в метеоритах окаменевшие бактерии – земные артефакты, загрязнения, полученные метеоритами, пока те лежали на Земле. Как вы относитесь к таким оппонентам?

– Спокойно. В своей жизни я несколько раз проходил одно и то же: когда начинал делать что-то новое интересное, и это становилось известным, вначале мне говорили о безграмотности и даже сумасшествии; потом проходило время, и начинали говорить: «В этом что-то есть…»; и наконец, наступал третий этап: «Что вы ломитесь в открытые двери? Это же и так ясно…» Видимо, такова логика реакции на любые научные открытия. Что касается панспермии, то основная масса оппонентов – люди, которые не занимаются древними микроорганизмами, ничего в них не понимают, но агрессивно относятся к этой идее. К тому же она не во всем совпадает с религиозными убеждениями, отсюда – противодействие и даже нападки. Но, повторюсь, я к этому привык и утверждаю: жизнь на Земле произойти не могла. Конечно, концепция Опарина (А. И. Опарин – советский биолог, академик, автор гипотезы, одно время ставшей официальной, согласно которой зарождение жизни на Земле – длительный процесс становления живой материи из недр неживой природы путем химической эволюции) изящно придумана, сам он был образованный, интересный человек, но для того, чтобы его схема работала, нужно было, чтобы в момент зарождения жизни Земля была покрыта теплым океаном. Но воды тогда на планете не было! Мало того, в самых древних документированных осадочных породах периода, когда вода уже была, обнаруживаются эукариоты, то есть организмы с ядром, а это высочайший уровень организации. Поэтому противоречия очевидны. Это, кстати сказать, имеет прямое отношение к нашим сегодняшним проблемам. Например, врачи убеждены, что они побеждают эпидемии, но это не совсем так. Часть возбудителей эпидемий может «прилетать» к нам из космоса, и не врачи – главные уничтожители этой заразы, а та микробная среда, которая уже существует – медики этому лишь помогают. Вообще живой микромир до сих пор крайне слабо изучен, одних только протистов – простейших одноклеточных, сотни тысяч видов, описана лишь маленькая их часть. Или взять амебы. Относятся к ним как к чему-то примитивному, но на самом деле амебы имеют ядро, а некоторые, так называемые панцирные – свою раковину. Это все нужно глубоко исследовать, думать над этим, настоящее же изучение следов жизни в метеоритах, ледяных кометах – дело будущего, оно только началось. Особенно интенсивно оно происходило в США, причем с огромными сложностями, скандалами – ученым в лаборатории даже специально подбрасывали земную грязь, чтобы исключить «инопланетное» происхождение живых организмов, против которого было настроено большинство астрономов. То же происходило и у нас – за исключением сторонников академика Н. С. Кардашева, повсюду искавшего внеземные цивилизации. В свое время по предложению Николая Семеновича и экзобиолога Льва Мухина мы создали группу по проблеме происхождения жизни, в которую вошли представители разных областей знания: «космические медики» О. Г. Газенко и А. И. Григорьев, микробиолог Г. А. Заварзин, биохимик А. С. Спирин, специалист в области катализа В. Н. Пармон – все академики.

– Большинство из них лауреаты научной Демидовской премии…

– Да, это была в высшей степени интересная и квалифицированная компания. В результате долгих дискуссий, споров в чем-то мы серьезно продвинулись, другие вопросы так и остались открытыми. Кроме всего прочего, космические исследования привели меня в область хорошей прибористики. Каждый год один месяц я проводил в НАСА, к моему приезду освобождалось несколько приборов разного типа, на которых мы работали и сделали много важного и полезного. Процесс «метеоритных» исследований, где мы рассматривали объекты микронной размерности, натолкнул меня на мысль: а что, если вглядеться в земные толщи, которые всегда считались «немыми» и никакой биостратиграфии по которым не было? Ведь по некоторым данным, цианобактерии можно найти уже в архее. И когда стали смотреть толщи архея и протерозоя, обнаружили интересные закономерности, в частности то, что микронная размерность служит некоей страховкой от воздействия давления и температуры. И поэтому появилась надежда, что со временем по докембрию можно будет создать хорошую базу для такой же детальной биостратиграфии, как по фанерозою. Это огромная задача, я намерен пытаться убедить власти в необходимости соответствующей государственной программы, которая потребует некоей перестройки и переоснащения школьного и вузовского образования в этой области, развития определенных навыков у учеников и студентов. И это в конечном итоге может принести огромную реальную пользу, кардинально изменить качество разведки всех полезных ископаемых осадочного генезиса, например, нефти.

– Очевидно, что значительная часть вашей работы связана с западными коллегами, лабораториями. В каком состоянии эти связи сейчас?

– Какие-то заморожены, какие-то продолжаются, несмотря ни на что. Но приведу один оптимистичный факт. Я являюсь президентом Палеонтологического общества нашей страны, и каждый год наше общество проводит свои сессии, где делается до сотни докладов. В них участвует до 15 стран. Так вот уже в 2022 году в нашей сессии очно или заочно приняли участие представители Украины, Грузии, Новой Зеландии, Эстонии, Польши, Великобритании, Соединенных Штатов – я не говорю о Китае и других дружественных государствах. То есть ученые продолжают использовать все возможности для продолжения профессиональных контактов.

– Сегодня все чаще и чаще приходится слышать о том, что в нынешних сложных условиях ученые должны выдавать конкретные результаты, направить все силы и средства на импортозамещение, а фундаментальные исследования отходят едва ли не на десятый план…

– Это грубейшая ошибка. Полагаю, что импортозамещение, конечно, необходимо, и мы должны создавать продукцию не хуже, чем на Западе, но по большому счету это игра в догонялки. Прорваться вперед и с опережением ликвидировать пробелы в нашей экономике можно, только полагаясь на фундаментальную науку. А она сопряжена с тремя вещами: во-первых, никто не должен мешать ученым думать в том направлении, в каком они считают нужным; во-вторых, деньги на нее следует выделять небольшие, но стабильные и неприкасаемые; и наконец, в-третьих, нужно смириться с тем, что половина выхода от фундаментальных исследований окажется «трухой», это нормально. Зато вторая половина принесет неоценимую пользу стране, всей цивилизации, причем не исключено, что часть этой «трухи» будет понята человечеством лет через сто.

Источник: газета «Наука Урала» УрО РАН.
Беседовал Андрей Понизовкин.