Зачем кардиологу знать, что вы капаете в глаза и как часто ходите в туалет? Заменит ли искусственный интеллект живого врача? Настолько ли страшны статины, как о них рассказывают? Почему стенты и шунтирование не помогают при ишемической болезни сердца? Нужно ли паниковать, если сердце бьётся неровно?

Об этом и многом другом главному редактору «Аргументов недели» Андрею Угланову рассказывает российский учёный-кардиолог, практикующий врач высшей категории, заслуженный деятель науки Российской Федерации член-корреспондент РАН Симон Мацкеплишвили.

Секс и сердце

— Здравствуйте, Симон Теймуразович. Вы всемирно известный врач, несколько раз побеждали в международных кардиологических олимпиадах. Но почему одну их своих последних лекций вы начали со слов о связи кардиологии с сексом, наркотиками и рок-н-роллом?

— Да, так называлась моя лекция. Дело в том, что эректильная функция у мужчин, всё, что мы связываем с сексуальной активностью, напрямую связана с состоянием сердечно-сосудистой системы. Это очень большая проблема, когда пациент, молодой мужчина с серьёзными нарушениями потенции, приходит к андрологу, не пройдя предварительного кардиологического обследования. Есть очень важный документ, так называемый «Принстонский консенсус», согласно которому любой мужчина с нарушениями эрекции является серьёзным кардиологическим больным, пока не доказано обратное. Все артерии в организме устроены одинаково. И те, что снабжают кровью мозг, и те, что снабжают половой член и обеспечивают эрекцию. Разница только в том, что диаметр пенильных артерий — 1 миллиметр, сердечных артерий — 3–4 миллиметра, а сонные артерии — диаметром 5–6 миллиметров. И негативный процесс в первую очередь проявляется там, где артерии наиболее тонкие. Поэтому нарушение потенции может произойти за пять лет до того, как человека поразит инфаркт миокарда и, таким образом, может послужить тревожным звонком. Именно поэтому пациентов с нарушениями эректильной функции нужно в первую очередь обследовать на предмет возможных кардиологических проблем.

— А при чём тут наркотики и рок-н-ролл?

— Эту часть лекции я посвящаю не запрещённым наркотическим препаратам, а продуктам, которые всем доступны, но не менее вредны. Это сахар и соль. Пережив ковидную пандемию, мы остаёмся в пандемии неинфекционных заболеваний. Одна из них — сахарный диабет, который напрямую связан с избыточным потреблением сахара. А артериальная гипертензия, или повышенное давление, — это главная причина смерти на нашей планете и напрямую связана с повышенным потреблением соли. Именно поэтому сахар и соль я и называю наркотиками. Ну а рок-н-ролл в моей лекции — это аллегория на камни, катящиеся по мочевым путям. Кстати, король рок-н-ролла Элвис Пресли умер внезапно ещё молодым. Существует много теорий причины его смерти, включая наркотики. Но генетические исследования показали, что он умер от редкого наследственного заболевания сердца — гипертрофический кардиомиопатии.

Так вот, для лечения пациента мне, кардиологу, нужно знать про пациента всё. Что он капает себе в глаза от глаукомы, как он спит, как ходит в туалет, что принимает от гиперактивного мочевого пузыря или мочекаменной болезни, потому что от межлекарственных взаимодействий зависит очень многое. Побочные эффекты этих препаратов могут иметь прямое воздействие на сердечно-сосудистую систему. На приём пациента даётся очень мало времени, но если не расспросить его обо всём, то врач не сможет составить полную картину и назначить правильное лечение.

— В последнее время мы при любом удобном случае говорим об искусственном интеллекте (ИИ) и нейронных сетях. Говорят, что ИИ позволяет делать безошибочные диагнозы, помогает врачу избавиться от ненужной рутинной работы. Вы в своей работе как-то задействуете возможности ИИ?

— Я думаю, что это просто мода, как в своё время была мода на нанотехнологии. Конечно, в медицине ИИ будет активно развиваться и внедряться, хотя я не люблю этот термин, потому что это не интеллект, а метод глубокого машинного обучения. Особенно это будет полезно при анализе изображений и разных диагностических исследованиях. Уже сегодня мы создаём алгоритмы, которые помогают врачу принять какое-то решение. Но мне кажется, что основная задача ИИ не помочь врачу сделать что-то хорошо, а не позволить ему что-то сделать неправильно. Чтобы возможные ошибки не попали в диагностический или лечебный алгоритм. Есть ещё одна область применения ИИ. Наш коллега из Великобритании с помощью систем анализа текстов и картинок стал изучать статьи, вышедшие в ведущих мировых журналах. В результате один из главных онкологических центров мира в Нью-Йорке отозвал свои статьи за прошлые годы, поскольку эта программа показала, что во многих статьях одни и те же изображения использовались для объяснения разных вещей. Эта высветило проблему публикации научных статей, на основании которых мы лечим в том числе самые тяжёлые заболевания. И показало, что мы должны осторожно относиться к результатам исследований, даже опубликованным в очень серьёзных изданиях, и постоянно их перепроверять. И тут ИИ нам в помощь. Да, сегодня есть системы, которые лучше врача могут распознать опухоль при компьютерной томографии или изменения на ЭКГ. Но всё же мне кажется, в основном ИИ будет использоваться для недопущения ошибок, исключения «эффекта дурака». Безусловно, ИИ рано или поздно войдёт во все сферы жизни. Но ведь суть медицины заключается в прямом общении врача и пациента — когда ты держишь его за руку, смотришь ему в глаза, когда ты его слушаешь. Робот или машина никогда не смогут заменить общение врача и пациента. Мы сейчас тоже разрабатываем системы, которые помогают назначить правильную терапию, изучив все препараты, которые принимает пациент, чтобы не допустить их нежелательного взаимодействия. Но пока естественный интеллект важнее искусственного.

— Наше законодательство допускает сегодня использование ИИ в той же диагностике?

— На уровне поддержки принятия решений всё законодательно существует. Но окончательный диагноз и окончательную тактику обследования и лечения пациента выбирает человек, лечащий врач. Так это во всём мире и, думаю, так оно и останется. Приведу пример  — наши коллеги из США показали, что по кардиограмме можно определить пол пациента. Я говорил со многими своими коллегами — никто из них этого сделать не может. Да что там ЭКГ — глядя на человека, не всякий раз можно точно сказать, мужчина это или женщина. А система это говорит точно. Более того, эта программа по кардиограмме способна определить возраст человека, который может отличаться от паспортного лет на десять. Оказалось, что возраст, предсказанный программой по ЭКГ, гораздо точнее связан с продолжительностью жизни, чем тот, что записан в паспорте человека. Но самая сложная проблема, связанная с использованием ИИ, — мы до конца не понимаем, как он работает. Мы знаем, как программа оценивает результаты компьютерной томографии, потому что это мы её этому научили. А вот в том случае, о котором я рассказал, как и в некоторых других, мы не знаем, как она это делает, поскольку она самообучается. Сейчас мы направляем усилия на то, чтобы понять, что такого программа видит в кардиограмме, самой простой диагностической процедуре.

Как становятся наркоманами сегодня

— Многие врачи говорят, что западная модель медицины порочна. Потому что фармакологические компании, так называемая бигфарма, заинтересованы в том, чтобы пациент попадал в лекарственную зависимость. У нас ведь тоже есть своя «фарма»?

— Это очень важный вопрос. В США действительно очень серьёзная ситуация с лекарственной зависимостью. Широкое использование опиатов в качестве успокоительных и обезболивающих препаратов привело к тому, что очень многие американцы стали, по сути, зависимыми от них. В отличие от европейских стран, в том числе и от России, там другие принципы выписывания лекарственных препаратов. С другой стороны, у нас, возможно, слишком строгие запреты на обезболивание «тяжёлых» пациентов, например, с онкологическими заболеваниями. Конечно же, фармацевтические компании заинтересованы в том, чтобы пациенты принимали их препараты. И они стараются лоббировать свои интересы и среди врачей, и на уровне законодательных органов. Это происходит в любой стране. Врачебное сообщество это знает. И мы не должны с этим бороться, мы должны это использовать на благо наших пациентов.

С другой стороны, иногда пациенты жалуются, мол, меня подсадили на препараты от той же гипертонии, и мне теперь придётся пить таблетки до конца жизни. Да, конечно. Но твоя жизнь окажется лет на 20–30 длиннее, чем если бы ты эти таблетки не пил. В медицине очень редко бывает, чтобы какую-то болезнь можно было полностью излечить. Да, можно вылечить пневмонию с помощью антибиотиков, вылечить перелом ноги с помощью гипса. Но хронические заболевания лечатся в основном хроническим же приёмом каких-то препаратов. Это касается большинства заболеваний. В таких случаях я стараюсь не употреблять сочетание «пожизненный приём», заменяю его сочетанием «неопределённо долго». Не надо говорить о смерти, надо говорить о долгой жизни.

— В этом плане часто говорят о статинах.

— Это, пожалуй, самые мифологизированные препараты не только в кардиологии, а во всей медицине. Говорят, что, мол, они могут вызывать онкологические заболевания, сахарный диабет, остеопороз — но ничего из этого не доказано. Один британский учёный на такой вопрос хорошо ответил. Его спросили, правда ли, что статины могут вызывать старческую деменцию. Да, ответил он, могут, потому что те, кто принимает статины, доживают до 90, а то и 100 лет, когда деменция почти наверняка разовьётся, а не умирают в 60 лет от инфаркта.

— А до появления ИИ врачи имели возможность предсказывать течение болезни традиционными, так сказать, способами?

— Конечно. Во время одного из самых, наверное, известных исследований, которое все знают под названием Фрэмингемское и результаты которого начали публиковаться в начале 80-х годов прошлого века, в течение многих лет наблюдали за жителями одного небольшого городка Фрэмингем. Изучали их показатели крови, кардиограммы и многие другие параметры. Тогда и было доказано, что высокое артериальное давление является фактором риска и причиной смертности от сердечно-сосудистых заболеваний. И что сахарный диабет является фактором риска. То же касается и курения, и высокого уровня холестерина. Мы, конечно, знали об этом давно. Холестериновая теория атеросклероза вообще вышла из России. Как и многие достижения современной медицины, которые ошибочно приписывают западной медицине, а они имеют российское происхождение. Та же операция коронарного шунтирования, из-за которой Майкл Дебейки приобрёл всемирную известность, была «придумана» выпускником Московского университета Владимиром Демиховым. Но заслуга Фрэмингемского исследования в том, что, исследовав уровень артериального давления, сахара в крови и холестерина, мы научились определять риск смерти человека, который ещё даже не является пациентом. Появились шкалы оценки риска и в кардиологии, и во многих других специальностях. А главное, что мы можем не только предсказать риск для конкретного человека, но и защитить его.

— Мы привыкли восхищаться западной медициной. А на каком уровне по сравнению с Западом находится подготовка наших врачей-кардиологов?

— Люди, которые сейчас заканчивают ординатуру по кардиологии, у нас могут приобрести практически те же знания и умения, что и их коллеги в Европе и США, Израиле или Японии. Правда, если они добросовестно учатся и одновременно занимаются научными исследованиями.

— У нас, несмотря ни на что, до сих пор какое-то преклонение перед Западом и его медициной. Когда у Ельцина возникли проблемы с сердцем, шунтирование ему делал не наш врач, а американец Майкл Дебейки.

— Это не так, шунтирование ему делал наш великий кардиохирург Ренат Сулейманович Акчурин. Дебейки был учителем Акчурина, и на момент операции был весьма пожилым человеком. Он прилетал и присутствовал на операции, но со скальпелем не стоял. Изначально Акчурин занимался микрососудистой хирургией и имел уникальные способности работать с мелкими кровеносными сосудами. А у Ельцина была очень серьёзная ситуация. А все, кто видел процесс работы Рената Сулеймановича, приходят в полный восторг.

Как уговорить пациента пить таблетки

— Так как защитить человека, если вы уже поняли уровень риска для него?

— Прежде всего с человеком надо договориться, как бы странно это ни звучало. Лечебный процесс — это не процесс назначения лекарств или хирургических вмешательств. Это процесс договорённости врача и пациента по соблюдению рекомендаций врача. Я могу назначить пациенту самое лучшее, передовое лечение, подтверждённое исследованиями. Но если он не будет его соблюдать, смысла в этом нет. Или, например, он просто не сможет или не захочет бросить курить. Кто-то скажет, что это вина пациента. А я считаю, что это моя вина. Я не нашёл нужных слов, чтобы достучаться до него. Самая простейшая терапия, которую соблюдает пациент, в тысячу раз эффективнее самой лучшей терапии, которую он не соблюдает. Я могу назначить два самых простых препарата для снижения давления, и у пациента всё будет хорошо в течение тридцати лет, если он не будет забывать их принимать. А можно назначить самые лучшие и современные препараты. Но если пациент посчитает, что ему и так уже неплохо, или не сразу ощутит их эффект и будет принимать от случая к случаю или вообще не будет, с ним могут случиться самые непоправимые вещи. А старый подход — пришлите мне анализы крови, и я скажу, что делать с пациентом, — уже не работает. Одними из первых это начали понимать американцы. Сейчас в американских университетах общению врача и пациента уделяется огромное внимание. Пациентам платят деньги и даже нанимают специальных актёров, которые играют роль пациентов, чтобы обучать студентов процессу общения с пациентом. У нас такого пока нет. Да и у наших врачей есть строгий регламент на время общения с пациентом. Кажется, 13 минут, за которые врач должен всё выяснить и назначить обследование и лечение. За такое время задушевного разговора не получится.

— Насколько предполагаемые ужасные последствия болезни зависят от наследственности? Считается, что если ваши родители или дедушка с бабушкой были гипертониками и умерли от инфаркта, то и вам это грозит с очень большой долей вероятности.

— По разным данным, генетика определяет не более 20% того, что происходит с человеком. Я не говорю про конкретные генетические заболевания типа гемофилии. Гораздо больше всё зависит от факторов окружающей среды и поведения человека. Что он ест, что пьёт, чем дышит, занимается ли спортом. Приведу пример. Я был студентом шестого курса Московской медицинской академии. Проходил цикл психиатрии и писал свою первую историю болезни как помощник врача. Это была пациентка пятидесяти лет с тяжёлой формой эпилепсии. Тогда это лечили в психиатрии, а не в неврологии, как сейчас. У неё была сестра-близнец, полная копия и генетически, и внешне, у которой за всю жизнь не было ни одного приступа, хотя моя пациентка страдала от них с детства. Но у здоровой сестры была такая же патологически изменённая энцефалограмма. Моя наставница сказала — поговори с пациенткой, и ты поймёшь, что случилось. Оказалось, что у моей пациентки в раннем детстве была сильная психологическая травма. На ней от бенгальского огня загорелось платье Снегурочки, и она получила сильные ожоги. Поэтому её генетика реализовалась в болезнь. А аналогичная генетика её сестры, которая подобного не переживала, в болезнь не реализовалась. Такие вещи особенно часто проявляются в кардиологии. Наследственный фактор очень важен и в случае диабета. Есть семейные формы высокого артериального давления и даже инфарктов и инсультов. Но это только 20%.

— Касаются ли они онкологии?

— Абсолютно. Надо признать, что пока мы про генетику знаем очень мало. Геном человека полностью прочитан, но не расшифрован. Раньше считалось, что назначение генов — кодировать определённые белки. Но, как оказалось, за это отвечает только 2% генома. В ещё 3% — «зашита» информация о многих других молекулах, которые регулируют и работу самого генома, и клеток, способных включать и выключать режимы сохранения клетки, а могут и запускать процесс её гибели. А роль 95% генома, которые иногда называют «мусорная ДНК», нам пока совершенно непонятна. То есть эта часть ДНК прочитана, но пока не понято её назначение. Мы только начинаем подбираться к тому, чтобы понять, для чего эта ДНК существует, поскольку то, что в ней закодировано, для нас сейчас является бессмысленным набором букв. А ведь ДНК хранит информацию даже о том, что в Средние века были пандемии чумы или холеры, в которых выживали люди, у которых присутствовали определённые гены. И например, эти люди в Северной Европе оказались более защищены от COVID-19. Это отголоски того, что случилось с их выжившими предками 500 лет назад. Это всё очень интересно, но мы только начинаем хоть что-то понимать.

Самая страшная болезнь в мире

— Ишемическая болезнь считается «главной» сердечной болезнью. Вы как-то сказали, что сегодня эта болезнь лечится не совсем верно. Что вы имели в виду? И как её надо лечить?

— Ишемическая болезнь сердца — это главная причина смертности в развитых странах. В России из всех людей, умерших в течение года, примерно половина умирает от сердечно-сосудистых заболеваний. А из них половина — от ишемической болезни сердца. Это несколько сотен тысяч человек в год. В Китае счёт идёт на десятки миллионов. Очень долгое время существовало совершенно неправильное представление о том, что собой представляет ишемическая болезнь сердца (ИБС). На самом деле это не болезнь, а синдром, который является следствием разных состояний. И исходя из неправильных представлений о причине и патофизиологии ИБС, строилась и тактика её лечения. Когда 25 лет назад я работал в Италии, мой наставник, всемирно известный профессор Эудженио Пикано, уже тогда выдвинул инновационные теории, описывающие истинную причину этого недуга, которые никто не хотел слушать. Все продолжали работать в ложной, как подтвердилось, парадигме, что сужение коронарной артерии вызывает ишемию миокарда, и, устранив это сужение с помощью стента или с помощью аортокоронарного шунтирования, как у Ельцина, можно победить ИБС.

Сейчас многие признают, что мы неправильно понимали саму суть ИБС. А тогда мы все были очень воодушевлены появлением новой технологии, когда в проблемный участок кровеносного сосуда вставляется расширяющая его пружинка под названием стент, я даже запатентовал два таких устройства. Но очень авторитетные исследования в самых разных странах показали, что у подавляющего большинства пациентов со стабильной ИБС ни стенты, ни шунтирование жизнь не продлевают и практически не снижают вероятность возникновения инфаркта миокарда и других серьёзных осложнений. Препараты, которые снижают потребность миокарда в кислороде, тоже не помогают. Все эти способы — это попытки обмануть ИБС. Мы в медицинском центре МГУ разрабатываем так называемую «природоподобную технологию». Она основана на том, что при ИБС параллельно тому, как сужаются одни артерии, открываются новые. Просто новые сосуды вырастают медленнее, чем старые закрываются по мере роста бляшек. Суть нашего подхода в следующем: мы нашли способ стимулировать рост новых кровеносных сосудов, который мы называем «шунтированием без шунтирования». По-научному это называется «терапевтический ангиогенез». С помощью давно известных препаратов, которые мы перепрофилировали для новых целей, мы добиваемся того, что у пациента проходит стенокардия или, например, боли в ногах, которые у многих возникают из-за критического сужения артерий в нижних конечностях до такой степени, что они не могут ходить. Вот один наш пациент год назад не мог пройти сто пятьдесят метров, а сейчас бегает на три километра.

— После вашего вмешательства?

— Так нет никакого вмешательства, всё происходит неинвазивно. Строго на таблетках и технологии их приёма. Мы начали исследование на самых тяжёлых пациентах, которым не помогли ни шунтирование, ни стентирование, ни таблетки, у которых просто не было иного выхода. И даже у таких пациентов после нашего лечения проходит стенокардия. Наш метод при этом очень прост и, главное, безопасен. Это звучит как сказка, но это работает. Это большой проект совместной работы России, Сербии, Италии, США и Бразилии. Если всё получится, то это будет грандиозный прорыв в лечении и спасении пациентов с ИБС.

— А что делать сейчас людям с ИБС, которые услышали про ваш способ?

— Как я сказал, он пока на стадии исследования, хотя мы при этом и не используем ничего незарегистрированного в нашей стране, не изучаем и не применяем новые препараты. Все препараты давно известны, но сегодня применяются с другой целью. Есть достаточно пациентов, которых мы уже пролечили с хорошим результатом. Но нам нужно ещё доказать действенность этой технологии в рамках научного исследования, и тогда мы уже будем выходить на уровень регулирующих органов, чтобы зарегистрировать эту технологию как медицинскую.

— Так что делать людям сейчас?

— Есть два доказанных способа улучшить свой прогноз, чтобы человек не умер и не перенёс инфаркт миокарда при ишемической болезни сердца. Это приём препаратов, разжижающих кровь вроде того же аспирина, и препаратов, которые стабилизируют бляшки в коронарных артериях и снижают холестерин, — это статины.

— А какова дозировка?

— Всё индивидуально. С аспирином проще, дозировка стандартная — 75–100 миллиграммов, то есть одна таблетка в день. А вот доза статина зависит от уровня холестерина. Но есть и важная проблема. Если пациент с ИБС сдаёт кровь и уровень холестерина оказывается в норме, то он зачастую перестаёт принимать статин. Но это неправильно. Статин при ИБС принимается вне зависимости от уровня холестерина, а не только для того, чтобы он не вырос. А при ишемической болезни сердца холестерин у больного должен быть гораздо ниже, чем у здорового человека, то есть гораздо ниже того, что в бланке анализа написано в графе нормальных значений. А все остальные препараты, а также стенты и коронарное шунтирование, как оказалось, рисков почти не снижают. Они могут улучшить качество жизни, то есть сделать так, чтобы у человека не болело сердце. Но от инфаркта миокарда или смерти пациента со стабильной ИБС, особенно ещё не переносившего большого инфаркта, они не спасут.

— Но люди боятся статинов.

— Недавно ко мне приходила очень симпатичная пациентка 55 лет с очень высоким уровнем холестерина, с высоким давлением, хотя и без ИБС, и с сахарным диабетом. Ей назначили статины, и она пришла ко мне посоветоваться на этот счёт. Я подтвердил необходимость этих препаратов. Стал выяснять дальше. Оказалось, что она ВИЧ-инфицирована и принимает препараты, несравнимо более опасные по возможным побочным эффектам, и плюс к этому давно уже «сидит» на инсулине, через уколы которым и заразилась ВИЧ много лет назад. И всё равно боится принимать статины! А ведь статины, которые называют даже антибиотиками кардиологии, спасли больше человеческих жизней, чем многие другие кардиологические препараты. Проблема статинов в том, что их часто назначают, когда они не нужны, и не назначают или назначают в слишком маленьких дозах, когда они жизненно необходимы.

Железное сердце

— Ещё во времена СССР было модно говорить о создании искусственного сердца. Сегодня эта тема уже отошла?

— Про это мало говорят, но над этим активно работает весь мир, и российские учёные в том числе. Дело в том, что достижения медицины в целом и кардиологии в частности привели к тому, что сильно увеличилась продолжительность жизни. Люди доживают до того времени, когда их собственное сердце уже не в состоянии нормально работать. Таким пациентам по возрастным противопоказаниям мы уже не выполняем пересадку донорского сердца. С другой стороны, есть немало молодых пациентов, нуждающихся в донорских сердцах, которых во всём мире попросту не хватает. Поэтому создание систем поддержки кровообращения, которые в народе называют «искусственным сердцем», очень актуально. Поэтому эти разработки ведутся. Один из главных центров этих разработок — Центр Майкла Дебейки в Хьюстоне. Есть и европейские, и российские разработки. Раньше мы такие системы применяли как мост к пересадке сердца. То есть когда пересадка требуется, но до неё человек попросту не доживёт. И тогда на полгода-год пациенту имплантировали аппарат механической поддержки сердца, пока не появлялся подходящий орган для трансплантации. Но сегодня устройства достигли такого совершенства, что мы их используем как окончательную терапию. То есть пациенту имплантируют устройство, с которым он живёт, как я уже говорил, «неопределённый срок». Есть люди, которые с таким «искусственным сердцем» живут десятки лет, и внешне вы их от обычных людей никак не отличите. Они лазают по горам, прыгают с парашютом, играют в футбол. Но у них всегда на себе пояс с двумя коробками — блок управления и батарейка. Есть дизайнерские компании типа «Гуччи», «Луи Виттон», которые под своими брендами выпускают специальные сумочки для этих устройств. Вы знакомитесь с девушкой в кафе, пьёте с ней кофе, видите на ней дизайнерский пояс и не догадываетесь, что в нём устройство, которое заставляет моторчик в ней двигать кровь.

— Не меньше ишемической болезни людей беспокоит аритмия сердца. Это приговор или есть способы её лечения?

— В подавляющем большинстве случаев аритмия довольно безопасна и к остановке сердца она не приведёт. Кто-то из коллег даже пошутил, что чем тяжелее она переносится, тем меньше от неё реального вреда. В основном это так называемая мерцательная аритмия, а по-научному — фибрилляция предсердий, которая уже приняла масштабы пандемии. В 70-е годы прошлого века она вообще называлась «альтернативным нормальным ритмом» для спортсменов и пациентов старше 80 лет, потому что у них она часто бывает. Тогда никто не увязывал это с инсультами. Количество людей с такой аритмией растёт параллельно росту людей с диабетом, высоким давлением, ожирением. Это самая распространённая аритмия, которая не убивает, но портит жизнь. Проблема в том, что при ней в сердце могут образовываться тромбы, которые вылетают с током крови и вызывают тяжёлые инсульты. Так же как и с ишемической болезнью сердца, большое количество интервенционных методов лечения и антиаритмических препаратов, как оказалось, не очень сильно влияет на прогноз таких больных. У больных без сердечной недостаточности они практически не увеличивают продолжительность жизни, не снижают вероятность инсультов. Главное лечение таких пациентов — это антикоагулянты, то есть препараты, которые максимально разжижают кровь.

— То есть кроверазжижающие препараты надо пить всем подряд в обязательном порядке?

— Ни в коем случае. Только тем, кому это показано. Бесконтрольное употребление таких препаратов может привести к тяжёлым последствиям. Хотя есть и интересные данные, например, малые дозы аспирина — отличное средство профилактики колоректального рака, который является серьёзной причиной заболеваемости и смертности во всём мире. И вторая или третья причина смертности мужчин в России. Но всё равно, для того чтобы принимать какой-то препарат, нужно назначение врача. Потому что тот же аспирин может вызывать серьёзные кровотечения, поражение желудочно-кишечного тракта. Есть люди, у которых аспирин вызывает сильную аллергию или тяжелейшую астму.

— То есть аритмия безопасна?

— Не всякая. Мерцательная в основном да. Но есть аритмии, опасные для жизни, которые могут возникнуть в первый раз, который станет последним. Большое количество таких аритмий наследственные, генетически обусловленные. Поэтому, проследив семейную историю, можно их установить заблаговременно и предотвратить путём имплантации устройств и назначения соответствующих препаратов. Но это касается весьма небольшой группы людей, которых должен лечить врач-аритмолог. В любом случае, если вы чувствуете какие-то сбои в сердечном ритме, надо обратиться к врачу, чтобы понять, что это за аритмия. Потому что часто причиной аритмии может быть банальное недосыпание или алкоголь.

Дыры в железном занавесе

— Сегодня в пору санкционной войны и попыток изолировать Россию многие учёные жалуются на невозможность или затруднённость контактов с зарубежными коллегами, без чего развивать науку очень непросто. Как с этим обстоит дело у вас?

— Международное сотрудничество продолжается и в рамках Московского университета, и в рамках общероссийской медицины и кардиологии. Не бывает российской, израильской или американской медицины. Или когда кто-то говорит о «лучшей в мире немецкой медицине» — это всё мифы. А мифы, как говорил Джон Кеннеди, опаснее лжи. Без международного сотрудничества медицина остановится в развитии — и в рамках обучения, и в рамках клинических исследований, и в рамках академической мобильности. Конечно, за последние два года всё сильно поменялось, стало сложнее. Я часто это слышу от коллег из других областей науки. Но мы, врачи, всё-таки несколько отличаемся от других учёных.

Хотя сложнее стало обстоять дело с клиническими исследованиями, потому что они спонсируются фармакологическими компаниями, на которые правительства разных стран могут оказывать прямое влияние. Но общение это оборвать не может. В прошлом году президент американской коллегии кардиологов написала мне письмо и пригласила выступить на сессии их ежегодного конгресса. «Важно, чтобы весь мир помнил, что именно кардиологи и кардиохирурги СССР и США были практически единственным мостом, связывающим наши страны в самые тяжёлые времена холодной войны. Потому что наша цель — спасение жизней наших пациентов», — написала она.

Я не могу говорить про другие области медицины и про другие научные направления, но у нас связи не были разорваны, и всё осталось как есть. К сожалению, это касается в большей части США. Европейские коллеги решили стать более святыми, чем папа римский, и членство Российского кардиологического общества и Белорусского общества кардиологов в Европейском кардиологическом обществе было приостановлено. Но остаются личные контакты, которые часто важнее официальных. Мы посещаем конгрессы, как, например, прошлогодний Европейский конгресс в Амстердаме. В этом году он будет в Лондоне. Мы общаемся с коллегами, хотя это стало непросто в силу сложностей с перелётом и резко выросшей цены на билеты. Мне кажется, такая медицинская дипломатия может помочь спасти мир.

— Каким вы видите будущее медицины? Будет развиваться медикаментозный метод лечения? Или будут меняться «бракованные» органы на новенькие, может быть, даже искусственные? Или вообще учёные оцифруют наши мозги и поместят в кибертело, которое не будет ломаться, а если что-то сломается, то его будут чинить не в больнице, а в мастерской?

— Великий физик, лауреат Нобелевской премии и большой друг Московского университета Нильс Бор, говорил: «Предсказывать сложно. Особенно сложно предсказывать будущее». Я не знаю, каким будет будущее. Но, исходя из того, к чему мы стремимся, медицина будет становиться и уже становится более гуманизированной, она всё больше будет приближаться к человеку, от которого она в какой-то момент далеко отошла. Ходила невесёлая шутка, что пациент нуждается в уходе врача. И чем дальше врач уйдёт, тем лучше для пациента. Теперь нужно, чтобы врач стал другом и соратником пациента. Сейчас это сложно. Нет такого количества врачей, а у тех, что есть, нет времени. Но, уверен, медицина будет идти в этом направлении.

Времена меняются. Раньше всё, что делали учёные, по высказыванию одного журналиста, всё равно превращалось в атомную бомбу. Сейчас учёные всего мира и всех направлений наук — от физики до филологии и от географии до геометрии — стремятся сделать что-то, что будет спасать жизни. Потому что человек хочет жить. Медицина в этом движении — одна из первых. Огромное количество учёных, в том числе с мировым авторитетом, ищут новые методы профилактики, диагностики, лечения. И они своего добьются. А в помощь им придут компьютерные методы системы поддержки принятия врачебных решений. Ну и технологии, конечно же, будут развиваться. Появляются новые методы лечения ранее неизлечимых болезней. Но, учитывая, что большинство людей умирают от болезней системы кровообращения, нужен прорыв в области ранней диагностики и профилактики этих заболеваний и их осложнений.

С нашими коллегами из университета штата Вашингтон в Сиэтле мы хотим заняться возможностями регресса, то есть обратного развития, атеросклероза при его обнаружении на самых ранних стадиях. Если это получится — а это возможно! — это будет настоящая революция, поскольку именно атеросклероз является самой распространённой причиной развития ишемической болезни сердца и инсультов. Это сильно поменяет весь образ медицины. Я уверен, то же самое произойдёт и с онкологическими, и нейродегенеративными заболеваниями. Мы до сих пор не знаем, как устроены и как работают головной мозг, сознание, не разгаданы до конца механизмы памяти. Мне кажется, один из серьёзнейших прорывов будет именно в этом направлении. Тогда действительно появится возможность считать информацию с головного мозга, перезаписать её и переместить в другое устройство хранения. Ведь мозг — это всего лишь молекулы и электрические импульсы.

Источник: argumenti.ru.