Директор Института США и Канады им. академика Арбатова рассказал, как страны проходили и проходят постимперский синдром.

В последнее время все чаще можно слышать о необходимости строительства многополярного мира. Каким он может быть?

На эту тему наш специальный корреспондент Вячеслав Терехов беседует с директором Института США и Канады им. академика Г. А. Арбатова членом-корреспондентом РАН Валерием Гарбузовым.

Современный мир ассиметричен

Корр.: Тема многополярного мира в последнее время становится особенно актуальной?

Гарбузов: Да. Эта тема действительно актуальна. Начиная с самого понятия многополярного мира. Что это за мир такой? А полицентричный мир – это то же самое или нет? Некоторое время назад президент В. В. Путин сказал о том, что нам еще предстоит осмыслить, что такое многополярный мир, да и С.В. Лавров говорил о том, что еще в общем-то пока не совсем ясно, что он из себя представляет. В отличие от того, что из себя представлял биполярный мир в годы «холодной войны». Тогда всем было ясно, что это биполярная конфронтация двух супердержав и их союзников на четкой идеологической основе, которая велась в глобальном масштабе.

Современный мир действительно полицентричен, в нем много центров силы, и все они, несомненно, не равны друг другу. Среди этих центров есть малые, но есть и более мощные. Наконец, в международных отношениях есть и всегда будут державы-локомотивы. Так было и раньше, и, очевидно, иначе и быть не может, ибо причина этого лежит в асимметрии и неравномерности развития. Но вместе с тем мы должны понимать, что в этом мире помимо центров силы существуют и оси – оси конфронтации и оси притяжения. И очень часто эти оси одни и те же.

Самый яркий пример – это США и Китай, США и ЕС. Эти осевые модели, сочетающие в себе как притяжение, так и отталкивание, жизнеспособны. Они существуют сегодня. Подобные оси существовали и в прошлом. Скорее всего, они будут существовать и в ближайшем и даже отдаленном будущем.

Корр.: Наши дипломаты говорят, что цель внешней политики России – создать более справедливый и совершенный мир.

Гарбузов: Я, например, на эту лексику обычно особенно не реагирую, потому что считаю, что более совершенный и более справедливый мир можно стараться создать, но надо смотреть и на реальности и видеть, что миром движут голые интересы отдельных государств, их коалиций и даже интересы отдельных группировок внутри них, а не стремление к справедливости.

Вес мировых центров силы разный, степень притяжения между ними разная и степень конфронтации, напряженности – также очень разная, потому что страны на протяжении длительного времени всегда группировались и формировали коалиции и союзы, противостояние между которыми зачастую приводили к войнам. Надо понимать, что, как это ни прискорбно звучит, но главный мотив деятельности субъектов международных отношений – это голый национальный интерес. Конечно, всем хотелось бы, чтобы все действовали в соответствии со справедливостью и более совершенным миром, но доживем ли мы до этого? Не думаю.

Неформальные империи современного мира

Корр.: В мире действительно много разных больших и малых союзов и объединений. Но на слуху все-таки одни и те же, которые как-то связаны с наиболее мощными державами.

Гарбузов: Из всего обилия государств в мире сегодня есть только три державы с собственными глобальными программами: США, Китай и Россия. Это, прежде всего, конечно, Соединенные Штаты Америки, которые шли к своему глобальному доминированию 100 лет и обеспечили его себе. Они создали для этого определенную философию, которая основана на идее американской исключительности, на идеях мессианизма, на ценностях демократии, прав человека, которые со временем стали универсальными прежде всего для западного мира, но не только.

Программа глобального влияния сформировалась и в процессе возвышения Китая – державы, превратившейся за последние десятилетия в мировую фабрику современного мира. Я всегда остерегался говорить, что это вторая неформальная империя современного мира, но теперь уверен, что это именно так. КНР – это вторая (после США) неформальная империя современного мира. В основе китайской программы лежат идеи «один пояс, один путь» и «сообщество единой судьбы человечества». В чем-то она пошла по стопам Соединенных Штатов Америки и тоже растворила себя через торговлю, финансы, через инфраструктурные проекты во всем остальном мире. Трудно сказать могут ли быть, а если да, то в чем так называемые китайские ценности универсальными. А соответственно и трудно ответить на вопрос о том, как будут использованы философские обоснования китайской глобальной экспансии в ближайшем будущем. Пока предугадать это невозможно. Но ясно одно – США и Китай – две неформальные империи современного мира. Причем обе эти империи, родившиеся в разные эпохи, очень похожи по методам распространения своего глобального влияния. Неслучайно и главная конфронтационная ось современного мира пролегла между ними.

Корр.: Когда вы говорите «неформальная империя», что вы что имеете в виду?

Гарбузов: Под словом «неформальная» я подразумеваю прежде всего иной способ формирования региональной и глобальной экспансии и распространения своего влияния на весь остальной мир, чем тот, который предпринимали классические колониальные державы эпохи раннего нового времени. Методы достижения доминирования у нынешних неформальных империй отличаются от их исторических предшественников.

Я часто называю Соединенные Штаты Америки неформальной империей современного мира, и полагаю, что она сохранится такой до конца этого века. Я не знаю, что будет в XXII веке. Может быть, и дальше так будет, но во всяком случае четверть века уже прошла, остались три четверти. Я не думаю, что за оставшееся время случится что-то такое, что приведет, как нам предрекают, к развалу этой державы. Слишком уж она растворена во всем остальном мире. Во всех смыслах и во всех сферах. И именно в этом, мне кажется, и состоит секрет долголетия этой уникальной неформальной империи современного мира.

Корр.: США – это единственная «неформальная империя», или их много?

Гарбузов: По настоящему на нашей планете таких империй всего лишь две: США и Китай. Россия – это бывшая империя (Российская, Советская), главный наследник советской супердержавы, переживающий синдром утраченного имперского величия. У России сегодня наблюдается ярко выраженный постимперский синдром. Его особенность в том, что он не проявился сразу после распада СССР в 1991 г. Он стал проявляться позже – в послеельцинский период и особенно сейчас, спустя более 30 лет. Это отложенный имперский синдром.

С Россией особая история!

Корр.: Чем Россия отличается от этих двух неформальных империй?

Гарбузов: С Россией особая история. Она – главный наследник бывшей супердержавы, и этим все объясняется, в том числе и ее нынешнее внешнеполитическое поведение и те проблемы, которые оно несет.

Дело в том, что у всех метрополий после распада колониальных империй возникала неизбежная ностальгия по утраченному величию – так называемый постимперский синдром. Он возникал практически сразу же, когда было понятно, что былое колониальное могущество рушится. Вы помните, что У. Черчилля не очень-то радовала победа во Второй Мировой войне. А почему? А потому что случилось то, чего он совсем не хотел. Он человек, выросший в Британской империи, не мог смириться с тем, что эта империя рушится у него на глазах. То же самое можно сказать и о его современнике – генерале Ш. де Голле. Взращенный во Французской колониальной империи, в обществе с имперским сознанием, он не мог смириться с тем, что Франция теряет одну за другой свои колонии. Но пришлось смириться и тому, и другому. И они как-то приспособились к новой ситуации. Но то, что все они проходили через постимперский синдром, это совершенно очевидно и совершенно ясно.

Россия сегодня также проходит через крайне болезненный постимперский синдром, но он, как я отметил, отложенный. Он не стал появляться сразу, 30 лет назад. А он проявляется в полной мере сегодня. Я не буду описывать его, все мы видим, что сегодня происходит. Когда он закончится и чем он закончится – сказать достаточно сложно.

У России также есть своя глобальная геополитическая программа. Но она настолько зыбка и неустойчива, и даже многим непонятна: она основана на смешении идей евразийства, «русского мира», «суверенной демократии», «глубинного народа», на традиционных ценностях, православии, консерватизме и пр. Чем-то эта гремучая смесь напоминает теорию официальной народности графа С. С. Уварова 200-летней давности. Что касается консерватизма, то он – не одинаков. Единого консерватизма вообще-то не существует. Традиционный консерватизм – один, а современный – другой. Он перетекающий, объекты консервации у него разные, в разных странах он индивидуален. А тот консерватизм, который был в России когда-то в начале ХХ века и который порой берется за образец? Лучше о нем не вспоминать.

После распада СССР Россия пыталась удержать свое влияние на постсоветском пространстве, формировать свои новые геополитические поля, создавать новые интеграционные объединения, использовать энергетическую стратегию для закрепления рынков сбыта и организации собственных сфер влияния. Но превратиться в самостоятельный геополитический локомотив она пока что так и не сумела.

Корр.: Вы назвали неформальные империи, а формальные исчезли навсегда?

Гарбузов: Практически все крупные государства нынешнего Евросоюза – это бывшие метрополии, обладавшие когда-то обширными колониальными владениями. И вот возникает вопрос: а у этих метрополий может проявиться этот самый имперский синдром сегодня, спустя десятилетия? Я, когда читал лекции по истории США, всегда приводил студентам в пример Гражданскую войну, которая была в США, но не рассорила американцев насмерть, а научила воспринимать свою историю как единый целостный процесс. Эта война была чем-то вроде семейной ссоры, после которой обе стороны все же примирились. Нашли в себе силы и возможности для этого. А вот когда сегодня американцы стали громить памятники друг другу, я думаю: что-то здесь не так. Видимо, спустя десятилетия история так проявила себя – она все-таки громко выстрелила. Поэтому нет гарантий того, что когда-нибудь история не выстрелит в какой-то из бывших метрополий: в Англии или в Португалии, во Франции или в Турции, или еще где-то. Надеюсь, что этого не произойдет, но исключать подобного нельзя.

Конфронтационные оси – тоже часть реального мира

Корр.: Значит, все эти три державы (США, Китай и Россия) имеют свои социо- и геополитические программы.

Гарбузов: Конечно. Собственные геополитические программы есть только у этих трех держав. Надо учитывать тот факт, что все они уже обладают опытом глобальной экспансии и пытаются руководить если не всем земным шаром, то значительной его частью, быть инициаторами создания и лидерами различных интеграционных структур, пытаются быть локомотивами движения к прогрессу. Разными локомотивами, с разной скоростью, но и с разным эффектом.

Корр.: Вы охарактеризовали различные программы у наиболее крупных держав, которым предстоит жить в многополярном мире, если таковой будет. Но в ходе нашего разговора, вы говорили и о различных конфронтационных осях. Они тоже являются частью реального мира?

Гарбузов: Да, вы правы. Помимо этих трех держав существуют еще и две конфронтационные оси. Они совершенно очевидны и сформированы не сами по себе, а связаны с Соединенными Штатами. Одна ось – это американо-китайская конфронтационная ось. Вот это как раз классический образец, когда противоречия и взаимозависимость переплетены. Эти страны не могут жить друг без друга. Между ними за последние десятилетия сложились очень неординарные отношения с встроенным механизмом регулирования. Такова современная модель взаимоотношений двух неформальных империй. При любом многополярном мире они будут существовать и развиваться именно в таком виде. И я думаю, здесь мало что изменится.

Вторая конфронтационная ось – американо-российская. В отличие от первой, содержание взаимодействия в этой оси полностью выхолощено. Даже взаимодействие в сфере контроля над вооружениями. Даже оно сейчас, судя по всему, тоже ушло в прошлое. А поскольку так, то нет ни предмета для регулирования, нет и самого механизма регулирования отношений внутри этой конфронтационной оси. А поскольку ось формируется между двумя ядерными супердержавами, то это вдвойне-втройне, а то и на порядок опаснее, чем в любом другом случае.

Трансатлантическая солидарность – это реальность

Корр.: Коснется ли проблема многополярного мира отношений между Евросоюзом и США?

Гарбузов: Действительно, дилемма партнерства этих двух образований: с одной стороны государства, а с другой стороны интеграционной структуры – союза государств, существует. Евросоюз сложился из целого ряда европейских государств исторически. Очевидно, все к этому шло, и то, что такой вариант развития событий возможен, было видно еще в XIX веке. Порой сегодня говорят, что трансатлантическая солидарность подвержена риску или кризису, многие даже считают, что все дело закончится крахом Евросоюза и составляют список тех стран, которые уже стоят в очереди на выход из него. Предрекают даже и скорый крах НАТО. Зачем она, когда сдерживать вроде бы некого?

Надо понимать, что этого не произойдет, что евроатлантическая солидарность точно так же, как и Европейский союз, точно так же, как НАТО – это то, что мы обычно называем константами, постоянными величинами Европы, мира, международных отношений. И строить прогнозы, какие-то геополитические конструкции на том, что всего этого не будет, либо исчезнет одна из перечисленных мною субстанций, было бы совершенно нелепо. Это уведет нас в такие дебри, из которых мы вряд ли выберемся.

У трансатлантической солидарности глубокие исторические корни. Вообще говоря, достаточно того, чтобы сказать о солидарности стран в годы Второй Мировой войны в процессе формирования Антигитлеровской коалиции. Я думаю, что именно тогда были заложены основы англо-американского союза, который позже, уже после войны, нарастив силу и мощь, превратился в по-настоящему сплоченное общими ценностями трансатлантическое содружество. В котором Атлантика не разделяет европейский и американский континенты, а наоборот, соединяет их.

И чтобы понимать и строить многополярный мир, необходимо все эти реалии учитывать!

Источник: Интерфакс.ру.