Главное, чтобы проблемы не перешли на новую российскую орбитальную станцию – академик РАН Лев Зеленый
Главное, чтобы проблемы не перешли на новую российскую орбитальную станцию – академик РАН Лев Зеленый
На состоявшемся 11 ноября 2021 года заседании Совета по космосу РАН прозвучал ряд важных заявлений, касающихся будущей Российской орбитальной служебной станции (РОСС). Генеральный директор «Роскосмоса» Дмитрий Рогозин сообщил о передаче в правительство документов на финансирование работ по эскизному проекту РОССа. Также было сказано, что 10 ноября 2021 года член-корреспондент РАН Владимир Соловьев на заседании Военно-промышленной комиссии был утвержден генеральным конструктором РФ по пилотируемым космическим системам и комплексам. Впереди – решение вопроса о финансировании РОСС в полном объеме. Стоимость проекта и сроки его реализации станут известны по итогам эскизного проектирования, завершение которого ожидается в конце 2022 года. О значении РОСС с точки зрения науки и накопившихся проблемах в научных исследованиях в области пилотируемой космонавтики сайту РАН рассказал заместитель председателя Совета по космосу РАН, научный руководитель Института космических исследований (ИКИ) РАН, академик РАН Лев Матвеевич Зеленый.
На недавней конференции в ИКИ РАН Владимир Соловьев привел неутешительные цифры: на американском сегменте Международной космической станции (МКС) стоит около 60 тонн оборудования, а на российском – только 7 тонн. Насколько эффективной является научная отдача от МКС и что мешает ее повысить?
Откровенно говоря, это сравнение, которое сделал Владимир Алексеевич, меня тоже удивило и даже расстроило, потому что МКС и вообще пилотируемая космонавтика у нас поддерживается лучше, чем фундаментальные исследования с помощью автоматов, и, когда я говорил о недостатке финансирования, секвестре раздела на фундаментальные космические исследования, то оно касалось фактически только автоматических космических аппаратов.
С другой стороны, пилотируемая космонавтика хоть и получала приоритетное финансирование, но его все равно не хватало на реализацию всех экспериментов. У американцев таких проблем, очевидно, нет. Но причина еще и в том, что, на мой взгляд, на МКС сделан ряд интересных экспериментов, но сама структура МКС, сами возможности использования ее для науки имеют свою специфику, которую, может быть, не всегда понимают.
Критическим вопросом остается время подготовки эксперимента и доставки его на орбиту. Здесь образовалось «узкое горлышко» в связи со сложным процессом отбора экспериментов.
В чем именно состоит эта проблема?
Главная проблема состоит в том, что МКС была задумана для быстрой реализации идей. Ведь если у вас есть идея сделать что-то на автоматическом космическом аппарате, то не только сам прибор надо сделать, надо сделать этот аппарат, он должен на чем-то полететь, надо найти носитель, который его выведет на орбиту. Это цепочка очень длинная. Даже в Западной Европе она занимает 7-8 лет, а у нас она длится десятилетиями. А МКС, по идее, дает возможность для быстрой реализации экспериментов. Но быстро тоже не получается, многие эксперименты ждут своей очереди почти 10 лет, это тоже вызывает отставание от зарубежных коллег.
Очередь из экспериментов образовалась большая. Надеюсь, что до 2025 года, до которого сейчас согласована эксплуатация МКС, – хотя, я думаю, она все же проработает дольше, – нам удастся эту очередь разрулить, чтобы не осталось экспериментов, которые подготовлены, на них затрачены деньги, но которые так и не полетели в космос. Конечно, какие-то эксперименты могут быть переориентированы на новую российскую станцию, вопрос создания которой сейчас обсуждается. Есть дополнительные рабочие места на модуле «Наука», который недавно был запущен к МКС.
Почему образовалась очередь из экспериментов?
У нас очень сложная бюрократическая система, от которой мы, кстати, и в автоматах страдаем, связанная с системой представительства заказчика, то есть военной приемкой. Строгий контроль, это, с одной стороны, хорошо, а с другой стороны, иногда он избыточен. Мы ведь не серийную продукцию делаем, а при разработке нового уникального научного прибора всегда могут быть какие-то отказы, это естественно, но это сразу вызывает нарушение всего цикла разработки, контрактные проблемы, ну и, конечно, задержки финансирования.
Военная приемка распространяется и на научные приборы?
Конечно. Все, что делается за госбюджет, проходит через военную приемку. Министерство обороны здесь выступает как представитель государства. Военная приемка строго следит, например, чтобы каждый пункт циклограммы испытания был точно выполнен. Здесь есть сутевая часть, вполне полезная, а есть формальная часть, которая иногда только тормозит дело. Много бумажной деятельности, потому что все должно быть правильно оформлено. Выделяются специальные люди, которые занимаются оформлением. В общем это некую дисциплину вносит, но также приводит к задержкам и удорожанию.
Неужели все научные приборы для космических исследований проходят через военную приемку?
Приборы, которые мы ставим на зарубежные космические аппараты, идут без приемки, и работают по 10-12 лет. К примеру, разработанный в ИКИ прибор ЛЕНД, который в 2009 году открыл на Луне запасы воды в полярной области, до сих пор работает. Три прибора, которые мы сделали для европейского проекта «Марс-Экспресс», тоже работают с 2003 года. В 2011 году мы запустили академический микроспутник «Чибис-М». Он стал первым и пока последним академическим спутником, хотя Московский университет, например, уже десяток спутников запустил. МКС использовалась как платформа для запуска «Чибиса-М». Он был доставлен на станцию, а потом грузовой корабль «Прогресс» поднял его на высоту 100 км над МКС, чтобы дольше проработал, и отправил в свободный полет. Это был небольшой спутник массой примерно 40 кг, но он дал хорошие результаты в исследовании молниевых разрядов. Думаю, Академия этим проектом может гордиться. Проект «Чибис-М» делался за средства Академии наук, поэтому тоже шел без приемки и несмотря на это очень хорошо и долго проработал.
Приемка нужна для серийной продукции, но для таких разовых экспериментов она мало что дает. Мы вместо этого ввели свой ОТК, который все проверяет, но менее формально, что для научных приборов допустимо. Если отказывает служебный прибор, то вся миссия идет, как говорится, за бугор и коту под хвост, а если отказывает один научный прибор из 10, то это, конечно, трагедия, но не конец света. Когда разрабатывается научный прибор, то ученые всегда работают с неким творческим люфтом, им трудно унять свою креативность. Что-то всегда хочется улучшить, но если вдруг в последний момент пришла какая-то идея и хочется какой-то блок заменить на другой, более эффективный, то сейчас это почти невозможно.
Мы долгое время пытались в Академии наук как-то эту ситуацию изменить. Сейчас вводятся новые правила приемки, мы пытаемся добиться каких-то исключений именно для уникальных научных приборов, которые изготавливаются в одном экземпляре. Главное, чтобы эти организационные проблемы, которыми страдала научная имплементация проектов на МКС, не перешли на новую российскую орбитальную станцию, если все-таки она будет создаваться.
Новую российскую орбитальную станцию планируют запустить на полярную орбиту. Это правильный выбор? Насколько такая орбита интересна с точки зрения науки?
Когда раньше меня спрашивали, нужно ли продолжать пилотируемую космонавтику и какое направление для ее дальнейшего развития вы бы выбрали, я говорил и могу повторить сейчас, что, по моему мнению, следующая задача пилотируемой космонавтики – это выход в дальний космос из околоземного космического пространства. На первом этапе это Луна. Это цель тем более очевидная, что человечество уже доказало возможность туда летать и там работать, хоть и не долго. Но задача пилотируемого полета на Луну сложна, поскольку для ее решения требуется сверхтяжелая ракета. По финансовым соображениям было принято решение, что Луну мы не забываем, но отодвигаем пилотируемый полет на более дальний срок. Но до этого срока нам надо иметь какой-то форпост в космосе.
В процессе принятия этого решения с Академией наук советовались, но не о том, делать национальную орбитальную станцию или нет, а о том, как ее лучше использовать, если это станция будет создана.
Если делать новую околоземную станцию, то, конечно, ее интереснее запустить на другую, высокоширотную орбиту. Наверное, космонавту сидеть там и фотографировать Арктику не имеет большого смысла. Автоматических спутников с такими функциями много и будет еще больше. Хороший пример – запущенный в этом году первый в мире высокоширотный метеорологический спутник «Арктика-М». Но все же пилотируемая станция на такой орбите станет шагом вперед.
Пока еще задачи человека на такой орбите не очень четко определены, но я во всех своих выступлениях говорил, что плюсы есть, но есть и дополнительные опасности, которые надо учесть. Это радиация, электризация, и, конечно, при проектировании станции с самого начала должны быть учтены какие-то дополнительные меры защиты. Что касается космических исследований, то проект «Интербол» в свое время обнаружил в полярной области немало интересного. Это на самом деле «кухня» космической погоды, в которой мы только начинаем разбираться. И то, что космонавты будут там работать, позволит поставить там больше крупных экспериментов, которые на автоматических аппаратах сделать труднее.
Подготовил Леонид Ситник, редакция сайта РАН ![]()
На недавней конференции в ИКИ РАН Владимир Соловьев привел неутешительные цифры: на американском сегменте Международной космической станции (МКС) стоит около 60 тонн оборудования, а на российском – только 7 тонн. Насколько эффективной является научная отдача от МКС и что мешает ее повысить?
Откровенно говоря, это сравнение, которое сделал Владимир Алексеевич, меня тоже удивило и даже расстроило, потому что МКС и вообще пилотируемая космонавтика у нас поддерживается лучше, чем фундаментальные исследования с помощью автоматов, и, когда я говорил о недостатке финансирования, секвестре раздела на фундаментальные космические исследования, то оно касалось фактически только автоматических космических аппаратов.
С другой стороны, пилотируемая космонавтика хоть и получала приоритетное финансирование, но его все равно не хватало на реализацию всех экспериментов. У американцев таких проблем, очевидно, нет. Но причина еще и в том, что, на мой взгляд, на МКС сделан ряд интересных экспериментов, но сама структура МКС, сами возможности использования ее для науки имеют свою специфику, которую, может быть, не всегда понимают.
Критическим вопросом остается время подготовки эксперимента и доставки его на орбиту. Здесь образовалось «узкое горлышко» в связи со сложным процессом отбора экспериментов.
В чем именно состоит эта проблема?
Главная проблема состоит в том, что МКС была задумана для быстрой реализации идей. Ведь если у вас есть идея сделать что-то на автоматическом космическом аппарате, то не только сам прибор надо сделать, надо сделать этот аппарат, он должен на чем-то полететь, надо найти носитель, который его выведет на орбиту. Это цепочка очень длинная. Даже в Западной Европе она занимает 7-8 лет, а у нас она длится десятилетиями. А МКС, по идее, дает возможность для быстрой реализации экспериментов. Но быстро тоже не получается, многие эксперименты ждут своей очереди почти 10 лет, это тоже вызывает отставание от зарубежных коллег.
Очередь из экспериментов образовалась большая. Надеюсь, что до 2025 года, до которого сейчас согласована эксплуатация МКС, – хотя, я думаю, она все же проработает дольше, – нам удастся эту очередь разрулить, чтобы не осталось экспериментов, которые подготовлены, на них затрачены деньги, но которые так и не полетели в космос. Конечно, какие-то эксперименты могут быть переориентированы на новую российскую станцию, вопрос создания которой сейчас обсуждается. Есть дополнительные рабочие места на модуле «Наука», который недавно был запущен к МКС.
Почему образовалась очередь из экспериментов?
У нас очень сложная бюрократическая система, от которой мы, кстати, и в автоматах страдаем, связанная с системой представительства заказчика, то есть военной приемкой. Строгий контроль, это, с одной стороны, хорошо, а с другой стороны, иногда он избыточен. Мы ведь не серийную продукцию делаем, а при разработке нового уникального научного прибора всегда могут быть какие-то отказы, это естественно, но это сразу вызывает нарушение всего цикла разработки, контрактные проблемы, ну и, конечно, задержки финансирования.
Военная приемка распространяется и на научные приборы?
Конечно. Все, что делается за госбюджет, проходит через военную приемку. Министерство обороны здесь выступает как представитель государства. Военная приемка строго следит, например, чтобы каждый пункт циклограммы испытания был точно выполнен. Здесь есть сутевая часть, вполне полезная, а есть формальная часть, которая иногда только тормозит дело. Много бумажной деятельности, потому что все должно быть правильно оформлено. Выделяются специальные люди, которые занимаются оформлением. В общем это некую дисциплину вносит, но также приводит к задержкам и удорожанию.
Неужели все научные приборы для космических исследований проходят через военную приемку?
Приборы, которые мы ставим на зарубежные космические аппараты, идут без приемки, и работают по 10-12 лет. К примеру, разработанный в ИКИ прибор ЛЕНД, который в 2009 году открыл на Луне запасы воды в полярной области, до сих пор работает. Три прибора, которые мы сделали для европейского проекта «Марс-Экспресс», тоже работают с 2003 года. В 2011 году мы запустили академический микроспутник «Чибис-М». Он стал первым и пока последним академическим спутником, хотя Московский университет, например, уже десяток спутников запустил. МКС использовалась как платформа для запуска «Чибиса-М». Он был доставлен на станцию, а потом грузовой корабль «Прогресс» поднял его на высоту 100 км над МКС, чтобы дольше проработал, и отправил в свободный полет. Это был небольшой спутник массой примерно 40 кг, но он дал хорошие результаты в исследовании молниевых разрядов. Думаю, Академия этим проектом может гордиться. Проект «Чибис-М» делался за средства Академии наук, поэтому тоже шел без приемки и несмотря на это очень хорошо и долго проработал.
Приемка нужна для серийной продукции, но для таких разовых экспериментов она мало что дает. Мы вместо этого ввели свой ОТК, который все проверяет, но менее формально, что для научных приборов допустимо. Если отказывает служебный прибор, то вся миссия идет, как говорится, за бугор и коту под хвост, а если отказывает один научный прибор из 10, то это, конечно, трагедия, но не конец света. Когда разрабатывается научный прибор, то ученые всегда работают с неким творческим люфтом, им трудно унять свою креативность. Что-то всегда хочется улучшить, но если вдруг в последний момент пришла какая-то идея и хочется какой-то блок заменить на другой, более эффективный, то сейчас это почти невозможно.
Мы долгое время пытались в Академии наук как-то эту ситуацию изменить. Сейчас вводятся новые правила приемки, мы пытаемся добиться каких-то исключений именно для уникальных научных приборов, которые изготавливаются в одном экземпляре. Главное, чтобы эти организационные проблемы, которыми страдала научная имплементация проектов на МКС, не перешли на новую российскую орбитальную станцию, если все-таки она будет создаваться.
Новую российскую орбитальную станцию планируют запустить на полярную орбиту. Это правильный выбор? Насколько такая орбита интересна с точки зрения науки?
Когда раньше меня спрашивали, нужно ли продолжать пилотируемую космонавтику и какое направление для ее дальнейшего развития вы бы выбрали, я говорил и могу повторить сейчас, что, по моему мнению, следующая задача пилотируемой космонавтики – это выход в дальний космос из околоземного космического пространства. На первом этапе это Луна. Это цель тем более очевидная, что человечество уже доказало возможность туда летать и там работать, хоть и не долго. Но задача пилотируемого полета на Луну сложна, поскольку для ее решения требуется сверхтяжелая ракета. По финансовым соображениям было принято решение, что Луну мы не забываем, но отодвигаем пилотируемый полет на более дальний срок. Но до этого срока нам надо иметь какой-то форпост в космосе.
В процессе принятия этого решения с Академией наук советовались, но не о том, делать национальную орбитальную станцию или нет, а о том, как ее лучше использовать, если это станция будет создана.
Если делать новую околоземную станцию, то, конечно, ее интереснее запустить на другую, высокоширотную орбиту. Наверное, космонавту сидеть там и фотографировать Арктику не имеет большого смысла. Автоматических спутников с такими функциями много и будет еще больше. Хороший пример – запущенный в этом году первый в мире высокоширотный метеорологический спутник «Арктика-М». Но все же пилотируемая станция на такой орбите станет шагом вперед.
Пока еще задачи человека на такой орбите не очень четко определены, но я во всех своих выступлениях говорил, что плюсы есть, но есть и дополнительные опасности, которые надо учесть. Это радиация, электризация, и, конечно, при проектировании станции с самого начала должны быть учтены какие-то дополнительные меры защиты. Что касается космических исследований, то проект «Интербол» в свое время обнаружил в полярной области немало интересного. Это на самом деле «кухня» космической погоды, в которой мы только начинаем разбираться. И то, что космонавты будут там работать, позволит поставить там больше крупных экспериментов, которые на автоматических аппаратах сделать труднее.
Подготовил Леонид Ситник, редакция сайта РАН